Рита . Мне тесно средь окон, гигантов кирпичных, машин, что, как кошки, серы в темноте. Внутри меня гроздья идей неприличных, какие распёрли, быть может, к беде. Из шарика белого, что колебался, я стал алым шаром воздушным, большим. Шлифуюсь о стены, с опаской взорваться, боясь остриёв и местечек, где дым. Везде желтопёрые, мокрые кроны, что восемь недель нависают сукном и золотом каплют на лица, просторы, порою стекая за край за углом. Деревья пощипаны жаждущим ветром, который толкает прогулку мою, то гладит предплечья и лысину фетром, то сводит с судьбою в подлунном бою. Песчинки меж тропами и сапогами. Глаза жадно ищут заветную цель. А бежево-жёлтая гниль под ногами вновь чавкает, словно прокисший кисель. На улицах холод, ручьи, как волокна. Влюблённость мою не могу выгнать прочь. Стою, созерцая погасшие окна, где ты погрузилась в осеннюю ночь.
Рита
.
Мне тесно средь окон, гигантов кирпичных,
машин, что, как кошки, серы в темноте.
Внутри меня гроздья идей неприличных,
какие распёрли, быть может, к беде.
Из шарика белого, что колебался,
я стал алым шаром воздушным, большим.
Шлифуюсь о стены, с опаской взорваться,
боясь остриёв и местечек, где дым.
Везде желтопёрые, мокрые кроны,
что восемь недель нависают сукном
и золотом каплют на лица, просторы,
порою стекая за край за углом.
Деревья пощипаны жаждущим ветром,
который толкает прогулку мою,
то гладит предплечья и лысину фетром,
то сводит с судьбою в подлунном бою.
Песчинки меж тропами и сапогами.
Глаза жадно ищут заветную цель.
А бежево-жёлтая гниль под ногами
вновь чавкает, словно прокисший кисель.
На улицах холод, ручьи, как волокна.
Влюблённость мою не могу выгнать прочь.
Стою, созерцая погасшие окна,
где ты погрузилась в осеннюю ночь.