Таков был мой парк, который в 1910 году был еще расширен господином Куффельтом из Риги за счет разбивки парка в английском стиле. Всего четыре сотни десятин. В парке были проложены освещенные электричеством дорожки, для чего я приобрел на заводах Сен-Гали 110-пудовый шоссейный каток. Их украшали скульптуры из мастерской все тех же братьев Бота и венская мебель Тонет. Фонтаны, украшенные работами скульптора Козлова, вели к прудам, где были оборудованы купальни и специальный причал. К лету из лодочного сарая на свет божий извлекались лодки, ботики, яхты шлюпочной мастерской петербургского речного яхт-клуба. Дом, парк, обширное и с каждым годом растущее хозяйство имения требовали рабочих рук, отчего народонаселение Муромцева росло. Ближайшие же православные храмы находились либо в Судогде, либо в отдаленных селах. Побуждаемый этими обстоятельствами и желая в жизни своей делать доброе, я позволил себе в июле 1889 года обратиться с письмом к владыке Феогносту, архиепископу Владимирскому и Муромскому, в котором просил уже осенью сделать закладку храма в имении, в память святой царицы Александры, празднуемой 23 апреля. Сооружение храма, равно как и снабжение такового всем имуществом, утварью и одеждами, я всецело взял на себя. Торговый дом Соколова поставил золоченое с хрустальной розеткой паникадило, крест, запрестольный образ. Вся напрестольная утварь была заказана поставщику императорского двора господину Фаберже, плотницко-столярная мастерская Медведева изготовила иконостас с иконами художественной работы школы Васнецова, писанными на жести, и клиросные иконы «Святая Ольга» и «Призвание апостолов» на полотне. Скрытая в тени парка церковь Царицы Александры напоминала мне о юности в Александровском лицее, чистом времени, полном надежд, но часто ли в светской суете заходил я под ее своды? Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мя грешнаго! Вот таковым было мое поместье в сельце Муромцево, которое я и мои сподвижники - Тюрмер, Воронов, Герле, крестьяне и жители Муромцева и окрестных деревень всячески благоустраивали и облагораживали в надежде, что оно украсит собой уезд, а стало быть, и всю Россию, и тем самым послужит ее славе и процветанию во благо будущего Отечества. Я смею надеяться, что это удалось мне, а потомки сохранят и умножат начатое русским дворянином Владимиром Храповицким. И уходя, я хочу сказать вам, как, пожалуй, одни лишь русские говорят, расставаясь: - ПРОЩАЙТЕ!
Прихотливый характер построек послужил поводом для возникновения любопытной легенды: будто бы, в своих заграничных странствиях я познакомился-де, а потом повздорил с тамошним вельможей и владельцем роскошного замка. А посему повелел построить конюшни, скотный двор и каретный сарай по архитектуре в точности такие же, как иноземные пенаты. Se non e vero e ben trovato - как говорят итальянцы - если это и не правда, то хорошо придумано. Это строительство, конечно же, не было барской прихотью. К тому времени численность конского табуна составила тридцать голов, среди которых породистые жеребцы: «Сазан», тамбовского завода Петрова-Соколова, «Похвальный», головинских конюшен, шереметьевский «Игрун». Стадо крупного рогатого скота перевалило за сотню, да и много всякой прочей живности водилось в хозяйстве экономии. Я был совершенным любителем охоты и собак, кои, особенно мой любимый Джой, бывший чуть ли не членом семьи (во всяком случае сестра в письмах всегда спрашивала о нем) славились на весь уезд. Супруга же моя радела о птичьем хозяйстве, и регулярно на ее имя подавались письменные рапорты о положении дел на птичьем дворе. Доркинги, ла-флеты, крив-керы, гуданы, падуанские шамоа, палевые кохинхины, бронзовые индейки, золотистые фазаны; пекинские, руанские, царские утки, каролины и мандарины, тулузские и китайские гуси, черные и белые лебеди, аисты, голуби - кого там только не было! За разведение гусей китайской породы была нам присуждена серебряная медаль министерства земледелия. Словом, я недаром состоял действительным членом российского общества покровительства животным, с членским билетом № 190, которое ставило своей целью охранять бессловесную тварь от жестокого и дурного к ней отношения. Разумеется, для всей этой деятельности необходимы были надлежайшие постройки, равно как и для экипажей; принимая во внимание то немалое количество гостей, которые приезжали летом в имение, требовалось немалое помещение. Я предпочитал петерсоновские кареты, чья контора находилась в Петербурге на Кирочной улице в доме Мельцера, недалеко от моей столичной квартиры. Что касается архитектуры, то разве не предназначена она украшать местность и радовать глаз? Но сердцем имения, конечно же, был дом, строился который в два приема. В 1884 году - о чем я уже обмолвился - началось строительство первой его половины, выдержанной в романском стиле, а затем, уже в 1906 году, ансамбль завершился возведением второй части, и вовсе стилизованной под западно-европейский замок. Мой дом - моя крепость.
Я и в последствии покупал мебель только у него и никогда не ошибался, поскольку господин Шмит высоко держал марку своей фирмы: как-то случились мелкие неполадки со шкафом в одной из комнат, и буквально на третий день в Муромцево был прислан мастер, снабженный точными инструкциями для приведения мебели в должный вид. Художник Томашки расписал потолок в аванзале и украсил декоративной живописью стены в гостиной и столовой. Оружие, фарфор, севрские вазы, бронза, зеркала - от поставщика Высочайшего двора Ивана Эберта, столовое серебро - от Фаберже, гобелены, неплохая коллекция живописи (в девяносто четвертом году правление Передвижников просило меня предоставить для посмертной выставки Николая Загорского его картину «Арендатор» из моего собрания), аквариумы, охотничьи трофеи и еще тысяча и тысяча мелочей определяли внутреннее убранство дома, над которым в дни моего приезда в имение поднимался флаг Храповицких. Тогда жизнь в имении преображалась от обилия гостей и сопутствующих им развлечений. В полуверсте от дома, у Отрадной аллеи, я построил небольшой театр, внутри представлявший точную копию одного из столичных, где давались спектакли как заезжих трупп, так и воспитанников учрежденной мной в Муромцеве музыкальной школы. Больше всего им удалось сочинение господина Алмазова «Волчьи зубы». И спектакль был неплохой, и школа вскоре приобрела некоторую известность. В 1896 году моя супруга Елизавета Ивановна ходатайствовала о принятии школы под Высочайшее Ее Величества Императрицы Александры Федоровны покровительство. Жена моя, сама будучи не чужда искусству (она занималась музыкой, писала акварели), всячески поощряла культурную жизнь в имении, поддерживала просвещение, для чего я, не считаясь с расходами, покупал музыкальные инструменты у Циммермана и Посербского, жертвовал средства на музыкальную школу, школу в селе Ликино, строил школу в селе Галанино, поддерживал деньгами губернскую архивную комиссию, помогал, предоставляя сцену театра, горящим провинциальным труппам, вроде ковровской господина Бурлакова. Дом стоял в окружении парка, который я непрерывно расширял и благоустраивал. Прежде это был регулярный французский парк, стержнем которого стали построенные в конце восьмидесятых каскады фонтанов, вдоль которых летом высаживались в грунт пальмы и другие теплолюбивые растения из оранжерей. Круглый год персики, французские сливы и другие редкие фрукты поставлялись в лучшие магазины обеих столиц. Садовые материалы я получал из садоводств Бауэра, Фогта, Ноева, графа Уварова, Эйлерса, помологического сада Регеля и Кессельринга, словом, отовсюду в Муромцево присылались вишня, крыжовник, яблоня, груша, слива, жимолость, персик, виноград; семена, луковицы и рассада - роз, лилий, тюльпанов, гиацинтов, нарциссов, цикламен, тубероз, гладиолусов. В дендрарии росли сотни пород деревьев, среди которых десятки экзотов, названиями которых я просто не хочу утомлять вас.
Владимир Семёнович Храповицкий (23 июня (5 июля) 1858, Санкт-Петербург - 1920-е, Франция) - полковник лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка, предводитель дворянства Владимирской губернии в 1909-1917 гг, лесопромышленник, создатель и владелец уникальной усадьбы в селе Муромцево Судогодского уезда (ныне посёлок Муромцево, Судогодского района Владимирской области). В 1917 году, опасаясь разграбления, Владимир Храповицкий произвёл полную опись своего имущества и добровольно передал его новой власти. Сам же вместе с супругой уехал во Францию, где через десять лет умер в нищете.
Для строительства его и процветания я не жалел средств, хотя и столичная жизнь требовала немалых расходов. Я строил дом по последнему слову строительного искусства со всем возможным в мое время комфортом. Более чем восемьдесят комнат его освещалось посредством электричества с помощью 180 электрических ламп в золоченых бронзовых светильниках византийского стиля от Берто. При локомобиле, дававшем ток, числился на постоянном жаловании слесарь Сизов. И вообще, в имении работало, а стало быть, и кормилось довольно всякого народа. Всего не перечислешь, и лучше посмотреть расходные книги, где господин Воронов самым скрупулезным образом фиксировал все расходы по имению. Сам я редко заглядывал туда, и если что вспоминается, то какая-то совершенно уж глупая мелочь, как рубль, затраченный на истребление тараканов на скотном дворе, или два ведра водки для угощения мастеровых. Для моего удобства и к услугам гостей московский водопроводчик Петр Исаев устроил в доме водопровод и канализацию, и паровой насос системы "Челенс" закачивал пятьсот ведер воды в час в огромные емкости водонапорных башен. В покоях для гостей были туалетные комнаты с мраморными ваннами и бассейном скульптурной мастерской братьев Ботта. В комнатах дома стояли телефоны, в имении работал телеграф. Материалы для постройки дома привозились в Муромцево со всей России: мрамор из приломов Ивана Губонина - для балюстрады и тарусский мрамор - для парадной лестницы и каминов; метлахская плитка - для выстилки террасы из товарищества Коса и Дюра, финские изразцы из заведения Пригница и, конечно, кирпич и лес собственных заводов. Столь же тщательно выбирались мной и моими поверенными мебель и детали интерьера. Придворный фабрикант мебели, обойщик и декоратор Шмит поставил мне в январе 1887 года столовую светлого дуба на тридцать шесть персон, декорированную кабаньей кожей; ореховую гостиную; еще одну гостиную красного дуба, кабинет и мебель для передней.
Таков был мой парк, который в 1910 году был еще расширен господином Куффельтом из Риги за счет разбивки парка в английском стиле. Всего четыре сотни десятин.
В парке были проложены освещенные электричеством дорожки, для чего я приобрел на заводах Сен-Гали 110-пудовый шоссейный каток.
Их украшали скульптуры из мастерской все тех же братьев Бота и венская мебель Тонет. Фонтаны, украшенные работами скульптора Козлова, вели к прудам, где были оборудованы купальни и специальный причал.
К лету из лодочного сарая на свет божий извлекались лодки, ботики, яхты шлюпочной мастерской петербургского речного яхт-клуба.
Дом, парк, обширное и с каждым годом растущее хозяйство имения требовали рабочих рук, отчего народонаселение Муромцева росло. Ближайшие же православные храмы находились либо в Судогде, либо в отдаленных селах.
Побуждаемый этими обстоятельствами и желая в жизни своей делать доброе, я позволил себе в июле 1889 года обратиться с письмом к владыке Феогносту, архиепископу Владимирскому и Муромскому, в котором просил уже осенью сделать закладку храма в имении, в память святой царицы Александры, празднуемой 23 апреля.
Сооружение храма, равно как и снабжение такового всем имуществом, утварью и одеждами, я всецело взял на себя. Торговый дом Соколова поставил золоченое с хрустальной розеткой паникадило, крест, запрестольный образ.
Вся напрестольная утварь была заказана поставщику императорского двора господину Фаберже, плотницко-столярная мастерская Медведева изготовила иконостас с иконами художественной работы школы Васнецова, писанными на жести, и клиросные иконы «Святая Ольга» и «Призвание апостолов» на полотне.
Скрытая в тени парка церковь Царицы Александры напоминала мне о юности в Александровском лицее, чистом времени, полном надежд, но часто ли в светской суете заходил я под ее своды?
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мя грешнаго!
Вот таковым было мое поместье в сельце Муромцево, которое я и мои сподвижники - Тюрмер, Воронов, Герле, крестьяне и жители Муромцева и окрестных деревень всячески благоустраивали и облагораживали в надежде, что оно украсит собой уезд, а стало быть, и всю Россию, и тем самым послужит ее славе и процветанию во благо будущего Отечества.
Я смею надеяться, что это удалось мне, а потомки сохранят и умножат начатое русским дворянином Владимиром Храповицким. И уходя, я хочу сказать вам, как, пожалуй, одни лишь русские говорят, расставаясь:
- ПРОЩАЙТЕ!
Стоял, стоит и стоять будет!
Прихотливый характер построек послужил поводом для возникновения любопытной легенды: будто бы, в своих заграничных странствиях я познакомился-де, а потом повздорил с тамошним вельможей и владельцем роскошного замка. А посему повелел построить конюшни, скотный двор и каретный сарай по архитектуре в точности такие же, как иноземные пенаты.
Se non e vero e ben trovato - как говорят итальянцы - если это и не правда, то хорошо придумано. Это строительство, конечно же, не было барской прихотью.
К тому времени численность конского табуна составила тридцать голов, среди которых породистые жеребцы: «Сазан», тамбовского завода Петрова-Соколова, «Похвальный», головинских конюшен, шереметьевский «Игрун». Стадо крупного рогатого скота перевалило за сотню, да и много всякой прочей живности водилось в хозяйстве экономии.
Я был совершенным любителем охоты и собак, кои, особенно мой любимый Джой, бывший чуть ли не членом семьи (во всяком случае сестра в письмах всегда спрашивала о нем) славились на весь уезд.
Супруга же моя радела о птичьем хозяйстве, и регулярно на ее имя подавались письменные рапорты о положении дел на птичьем дворе. Доркинги, ла-флеты, крив-керы, гуданы, падуанские шамоа, палевые кохинхины, бронзовые индейки, золотистые фазаны; пекинские, руанские, царские утки, каролины и мандарины, тулузские и китайские гуси, черные и белые лебеди, аисты, голуби - кого там только не было!
За разведение гусей китайской породы была нам присуждена серебряная медаль министерства земледелия.
Словом, я недаром состоял действительным членом российского общества покровительства животным, с членским билетом № 190, которое ставило своей целью охранять бессловесную тварь от жестокого и дурного к ней отношения.
Разумеется, для всей этой деятельности необходимы были надлежайшие постройки, равно как и для экипажей; принимая во внимание то немалое количество гостей, которые приезжали летом в имение, требовалось немалое помещение.
Я предпочитал петерсоновские кареты, чья контора находилась в Петербурге на Кирочной улице в доме Мельцера, недалеко от моей столичной квартиры.
Что касается архитектуры, то разве не предназначена она украшать местность и радовать глаз?
Но сердцем имения, конечно же, был дом, строился который в два приема. В 1884 году - о чем я уже обмолвился - началось строительство первой его половины, выдержанной в романском стиле, а затем, уже в 1906 году, ансамбль завершился возведением второй части, и вовсе стилизованной под западно-европейский замок.
Мой дом - моя крепость.
Я и в последствии покупал мебель только у него и никогда не ошибался, поскольку господин Шмит высоко держал марку своей фирмы: как-то случились мелкие неполадки со шкафом в одной из комнат, и буквально на третий день в Муромцево был прислан мастер, снабженный точными инструкциями для приведения мебели в должный вид.
Художник Томашки расписал потолок в аванзале и украсил декоративной живописью стены в гостиной и столовой.
Оружие, фарфор, севрские вазы, бронза, зеркала - от поставщика Высочайшего двора Ивана Эберта, столовое серебро - от Фаберже, гобелены, неплохая коллекция живописи (в девяносто четвертом году правление Передвижников просило меня предоставить для посмертной выставки Николая Загорского его картину «Арендатор» из моего собрания), аквариумы, охотничьи трофеи и еще тысяча и тысяча мелочей определяли внутреннее убранство дома, над которым в дни моего приезда в имение поднимался флаг Храповицких.
Тогда жизнь в имении преображалась от обилия гостей и сопутствующих им развлечений. В полуверсте от дома, у Отрадной аллеи, я построил небольшой театр, внутри представлявший точную копию одного из столичных, где давались спектакли как заезжих трупп, так и воспитанников учрежденной мной в Муромцеве музыкальной школы.
Больше всего им удалось сочинение господина Алмазова «Волчьи зубы». И спектакль был неплохой, и школа вскоре приобрела некоторую известность.
В 1896 году моя супруга Елизавета Ивановна ходатайствовала о принятии школы под Высочайшее Ее Величества Императрицы Александры Федоровны покровительство.
Жена моя, сама будучи не чужда искусству (она занималась музыкой, писала акварели), всячески поощряла культурную жизнь в имении, поддерживала просвещение, для чего я, не считаясь с расходами, покупал музыкальные инструменты у Циммермана и Посербского, жертвовал средства на музыкальную школу, школу в селе Ликино, строил школу в селе Галанино, поддерживал деньгами губернскую архивную комиссию, помогал, предоставляя сцену театра, горящим провинциальным труппам, вроде ковровской господина Бурлакова.
Дом стоял в окружении парка, который я непрерывно расширял и благоустраивал. Прежде это был регулярный французский парк, стержнем которого стали построенные в конце восьмидесятых каскады фонтанов, вдоль которых летом высаживались в грунт пальмы и другие теплолюбивые растения из оранжерей.
Круглый год персики, французские сливы и другие редкие фрукты поставлялись в лучшие магазины обеих столиц. Садовые материалы я получал из садоводств Бауэра, Фогта, Ноева, графа Уварова, Эйлерса, помологического сада Регеля и Кессельринга, словом, отовсюду в Муромцево присылались вишня, крыжовник, яблоня, груша, слива, жимолость, персик, виноград; семена, луковицы и рассада - роз, лилий, тюльпанов, гиацинтов, нарциссов, цикламен, тубероз, гладиолусов. В дендрарии росли сотни пород деревьев, среди которых десятки экзотов, названиями которых я просто не хочу утомлять вас.
Владимир Семёнович Храповицкий (23 июня (5 июля) 1858, Санкт-Петербург - 1920-е, Франция) - полковник лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка, предводитель дворянства Владимирской губернии в 1909-1917 гг, лесопромышленник, создатель и владелец уникальной усадьбы в селе Муромцево Судогодского уезда (ныне посёлок Муромцево, Судогодского района Владимирской области).
В 1917 году, опасаясь разграбления, Владимир Храповицкий произвёл полную опись своего имущества и добровольно передал его новой власти. Сам же вместе с супругой уехал во Францию, где через десять лет умер в нищете.
Для строительства его и процветания я не жалел средств, хотя и столичная жизнь требовала немалых расходов. Я строил дом по последнему слову строительного искусства со всем возможным в мое время комфортом.
Более чем восемьдесят комнат его освещалось посредством электричества с помощью 180 электрических ламп в золоченых бронзовых светильниках византийского стиля от Берто.
При локомобиле, дававшем ток, числился на постоянном жаловании слесарь Сизов. И вообще, в имении работало, а стало быть, и кормилось довольно всякого народа.
Всего не перечислешь, и лучше посмотреть расходные книги, где господин Воронов самым скрупулезным образом фиксировал все расходы по имению.
Сам я редко заглядывал туда, и если что вспоминается, то какая-то совершенно уж глупая мелочь, как рубль, затраченный на истребление тараканов на скотном дворе, или два ведра водки для угощения мастеровых.
Для моего удобства и к услугам гостей московский водопроводчик Петр Исаев устроил в доме водопровод и канализацию, и паровой насос системы "Челенс" закачивал пятьсот ведер воды в час в огромные емкости водонапорных башен.
В покоях для гостей были туалетные комнаты с мраморными ваннами и бассейном скульптурной мастерской братьев Ботта. В комнатах дома стояли телефоны, в имении работал телеграф.
Материалы для постройки дома привозились в Муромцево со всей России: мрамор из приломов Ивана Губонина - для балюстрады и тарусский мрамор - для парадной лестницы и каминов; метлахская плитка - для выстилки террасы из товарищества Коса и Дюра, финские изразцы из заведения Пригница и, конечно, кирпич и лес собственных заводов.
Столь же тщательно выбирались мной и моими поверенными мебель и детали интерьера. Придворный фабрикант мебели, обойщик и декоратор Шмит поставил мне в январе 1887 года столовую светлого дуба на тридцать шесть персон, декорированную кабаньей кожей; ореховую гостиную; еще одну гостиную красного дуба, кабинет и мебель для передней.